— Я возлагаю на тебя большие надежды, Август, - наставник держит руки на плечах Либерманна, вглядываясь в возмужавшее лицо через стекла очков. На первой воскресной службе четыре года назад он видел всего лишь мальчишку, юного и потерянного, жертва собственных страхов с большими тёмными глазами. Сейчас взгляд парня сквозил холодной уверенностью – этого достаточно, мордашка у молодого сектанта даже с годами осталась слишком смазливой, — не подведи нас. Не в обиду остальным, но я считаю, что ты – мой первенец. Когда отправляешь птенца из гнезда в свободный полёт, волнение берёт верх над гордостью. Помни, кто ты.

Август лгал. Лукавил и глазами, и душой. Давал ложные обещания, поэтому сейчас ему хотелось провалиться под землю в недры Преисподней, чтобы хоть как-то искупить чувство вины перед тем, кто заменил ему отца биологического и духовного. Я путь свой закончу в огне, но я не плохой человек – именно в этом убеждал себя Либерманн, когда к его гладкому бледному лбу прижался морщинистый лоб наставника. Повязки из бинтов нет, тату немного болит от прикосновения, но это терпимо, по сравнению с муками совести. Здесь Август был собой, ему не нужно прятать принадлежность к секте рядом с её покровителем и руководителем. Свободу сайдерам, жизнь кнаррам – что если учитель ошибается? Тяжело быть надеждой для остальных, когда ты не уверен, хватит ли сил стать новым лидером и сеять зерно истины в головах общественности. Они любят героев, а не спасителей. Они верят красивым актёрам в красных плащах на экранах, а не священникам в чёрных рясах.

— Да, отец, - как же тяжело ему было выдавить это из себя. Семья не заканчивается на крови, секта – семья Августа. Имеет ли Либерманн право подвергать сомнениям её идеалы? — уповай на Господа и держись пути его: и он вознесёт тебя, чтобы унаследовать землю, и когда будут истребляемы нечестивые…

— Ты увидишь, - парень открывает глаза и беззвучно выдыхает. Он делает шаг назад, но по ощущениям – прямиком в пропасть.

Завтра первым автобусным рейсом Август уедет в Нью-Йорк. Тётя не пыталась его переубедить, у Марлен просто не укладывалось в голове, почему племянник решил уехать из Детройта. Ей всегда казалось, что мальчишка любит этот город с легкой наивностью ребёнка. Город, где его бросили. Город, где его били. Город, где даже незнакомец мог прочитать на мрачном личике клеймо сироты – теперь всё иначе. У Либерманна есть слово и есть печать. Наставник в красках рассказывал, как однажды к ним явится Моисей и построит великий ковчег, чтобы спасти избранных рода людского на судне, построенному по велению самого Бога. Этого не случится. Как минимум потому, что ковчег построил Ной, и место там было только для близких и животных – каждой твари по паре. Вряд ли в списоке приглашенных на спасительный корабль будущего были внесены кнарры, да и Огаст не хочет становиться мессией. Ему бы своих сберечь. Он сделает всё иначе – шаги разносятся по пустой церкви и взоры тысячи светлых ангелов отводят глаза. Он сделает всё иначе – пиджак висит на руке и бинты в кармане ощущаются как две увесистые гири. Восьмой не полезет на баррикады. Спрячется за них.

Тяжелая дверь приоткрывается со скрипом. Он видит бардовую макушку и провода белых наушников, которые запутались в непослушных прядях. Вечно наэлектризованная, с касаниями, эквивалентными удару нескольких вольт – его нежное электричество. Луиза не двигается, но каблук отстукивает по бетонной ступеньке ритм. Взгляд Августа скользит по сетчатым колготкам, пока не останавливается на середине бедра Костелло – в этом нет пошлого контекста. Она слишком красива, чтобы принимать монашество. Слишком несчастна, чтобы навсегда лишить себя возможности обзавестись настоящей семьёй. В пастве эти двое всегда были странными, со своим персональным углом в помещении и молчанием одним на двоих. Луиза не любила много говорить, а Августу было просто нечего ей сказать – все наставления, осуждения и жизненные уроки дочь наркоманов заучила наизусть, вот только не совсем хотела им следовать. Костелло была одной из причин, по которой Либерманну не хотелось уезжать, но игра стоит свеч. Девиз любой незаконной организации состоял из короткой фразы «ценой всего.»

— Не сиди на холодном, - восьмой кидает пиджак на бетон, присаживается и вытягивает наушник, стараясь не прикасаться. Девушка саму себя корила за разряды тока, блуждающие по телу. Он был не против почувствовать, просто не хотел расстраивать её. Особенно в такой грустный день, — что, если бы я шел без тебя? - Август слышит, что играет в наушниках у Луизы. Уголки губ слегка приподнимаются и парень пальцем обводит ромб бледной кожи под сеткой колготок, чувствуя, как от соприкосновения подушечку начинает покалывать, — я бы не смог идти дальше.

Смердящее прикасание, блядское плотоничество.

— Поможешь мне, Лу? – Либерманн вытаскивает бинты и кладёт их на колени Костелло, поворачиваясь, — через год тебе тоже придется набить такую, - восьмой указывает на крест, выбитый на лбу, опускает взгляд и облизывает пересохшие губы, — надеюсь, место будет не таким заметным. У тебя есть планы на вечер? Может, прогуляемся в последний раз?